Месье Лабисс про себя размышлял, что все эти сказки о мимолетных ощущениях — merde, но он был неглуп и к тому же искушен в политике. Отчим этой юной особы — могущественный Чарльз Ратледж Третий, а он, как известно, водит дружбу с министрами. Нет, месье Лабисс не дурак. Что бы это ни значило, он очень скоро все выяснит, и если эта молодая дама замешана — тут уж ничего не поделаешь. А пока он будет действовать предельно внимательно, предельно осторожно.
Что касается Маркуса, то он моментально выучился элегантно, на галльский манер, пожимать плечами и метать в инквизиторов недоуменные взгляды, не оставлявшие сомнений в его полнейшей непричастности. Молодчина, не раз думала о нем Рафаэлла за эти долгие часы в полицейском участке. Он, дескать, не имеет ни малейшего понятия о живописи и ничего не ощутил, увидев ту картину, твердил Маркус, изображая простака, да и вообще, мол, оказался там случайно, за компанию. Получалось у него это лихо и настолько профессионально, что ее снова стал мучить вопрос, кто он такой на самом деле.
Их выпустили только к трем часам следующего дня — в ужасном виде, измотанных и опустошенных, но все, казалось, осталось позади. Не тут-то было — на улице их встретила толпа репортеров, которые жаждали сенсации и набросились на них, словно стая голодных шакалов.
— Никаких комментариев! — заорал по-английски Маркус.
Он покосился на бледную как полотно Рафаэллу и скомандовал:
— Давай смываться, крошка, бежим отсюда! Ну же, Рафаэлла, да что с тобой такое?
Маркус остановился, повернулся к девушке и увидел, что она вдруг застыла на месте, как-то неестественно съежившись и держась за живот.
— Да в чем дело, Рафаэлла, что с тобой? — Маркус подскочил к ней, обнял и попытался увести, видя, что репортеры смыкают кольцо. — Может быть, вызвать «скорую»? Тебе плохо? Живот… Судороги? Аппендицит?
Рафаэлла не двигалась с места еще секунд десять. Репортеры со всех сторон облепили их, пытаясь воспользоваться замешательством, но ей было явно не до них. Маркус был рядом, и она могла положиться на него. Ее колотила дрожь, голова сильно кружилась, а сильнейший желудочный спазм причинял невыносимую боль. Она не могла понять, в чем причина столь внезапного приступа, а колики становились все сильнее и сильнее, и Рафаэлла испытала прилив безотчетного ужаса. Но тут боль неожиданно отпустила. Чудеса! Медленно, очень медленно Рафаэлла выпрямилась. Все.
— Понятия не имею, что на меня нашло, — сказала она своим обычным деловым тоном, и Маркус взглянул на нее сверху вниз, не зная, что сказать и что делать дальше.
— Тогда давай прямым ходом в отель, если, конечно, ты не хочешь показаться врачу.
— Нет, нет, поедем в отель. Я в полном порядке. Наверное, я что-нибудь не то проглотила.
— Я ел то же самое — резиновую пиццу со странного вида сыром.
— Скорее всего это она. Ты ведь у нас могучий парень, и пищевое отравление тебе не страшно. Быстрее, Маркус, иначе эти стервятники разорвут нас в клочья.
Маркус мгновенно поймал такси и уже в машине возобновил прерванный было допрос:
— Ты что, устроила весь этот спектакль для того, чтобы оттянуть момент, когда придется рассказать мне, что все это значит?
— Нет, это не спектакль. Я действительно в какой-то момент почувствовала себя плохо. Но сейчас все позади, так что давай забудем. — Она говорила правду: еще в Лувре да и в полицейском участке странные боли время от времени мучили ее. Но теперь, слава Богу, все прошло. — Что до остального, Маркус, то только не сейчас. Прошу тебя, повремени. Все это настолько фантастично, что даже мне не верится. Тут замешаны другие, не я одна, так что я не могу…
Он рубанул рукой воздух, оборвав ее на полуслове:
— Значит, не желаешь со мной откровенничать! Я для тебя то же самое, что эти фараоны, и ты мне тоже намерена лгать, обращаться со мной словно с законченным идиотом, с врагом!
— Нет, Маркус, ничего подобного. Уверяю тебя, если бы речь шла только обо мне, тогда другое дело, но…
— Довольно. Я устал от вас, леди, слишком устал, чтобы продолжать этот спор. С меня хватит. Грош цена всей этой брехне о доверии, партнерстве и прочем. — Он дотронулся до плеча водителя: — Arretez! Laissez-moi descendre!
Потом он повернулся к ней и сказал:
— Ты права — это был всего лишь секс.
Рафаэлла не ответила. Как он может быть так непробиваемо глух? Пусть катится к черту, пусть себе дуется сколько угодно, дурак несчастный. Она не чувствовала боли, но почему-то обхватила обеими руками поясницу, потом приказала таксисту ехать дальше. Тот покосился на Рафаэллу, затем пожал плечами. «Мужская солидарность», — подумала она. Разумеется, во всем виновата она.
Он вел себя совершенно по-дурацки — Маркус осознал это в ближайшие десять минут. Он шагал по рю Карфур, нахмурившись и засунув руки в карманы. Господи, как же он зол на нее! Так и не сумел ничего выведать. Маркусу вдруг захотелось посоветовать ей побыстрее научиться доверять ему — ведь очень скоро он станет ее мужем.
Ее мужем.
Тут он наскочил на какую-то толстуху с торчавшим из голой подмышки длинным батоном, принялся извиняться на ломаном немецком, забыв, где находится, потом зашагал дальше. Да, он хочет жениться на ней, на этой сумасшедшей девчонке. Маркус остановился у витрины ювелирного магазина и стал разглядывать обручальные кольца. Он уже совсем собрался было войти, но внезапно вспомнил о случившемся и подумал, что как раз сейчас Рафаэлле может быть совсем худо. Где же его сострадание, где разум? У него было какое-то странное ощущение — все чувства притупились, он утратил способность ориентироваться во времени. Маркус объяснил себе это неприятное состояние сумятицей незнакомого города и, естественно, многочасовым допросом в полиции, где угрозы пришлось выслушивать каждый раз дважды — в оригинале и затем в переводе: он, разумеется, не признался жандармам, что вполне сносно владеет французским. И наконец, больше всего Маркуса потряс тот факт, что он… влюблен, и это с ним впервые со времен несчастной Кэтлин. Да, он накинулся на нее, он винил ее за скрытность, но ведь она сама довела его до белого каления.